Конечность человеческого бытия

Ключевая в экзистенциальной трактовке времени и временности тема — это тема смерти. Если «сущность» Dasein — это забота, то оно, пока оно есть, не завершено. Покойника ничто уж не заботит; поэтому смерть — конец человеческого бытия.

И этот тезис фундаментальной онтологии вполне адекватно выражает обычный, даже вульгарный, разговорный язык: когда мы узнаем о смерти весьма нам неприятного человека, мы произносим со вздохом облегчения: «вот и пришел конец этому негодяю!»; или, уставши от постоянных тягот собственной жизни, мы произносим в сердцах: «Господи, да когда же наступит конец всему этому?»

Так что в философии, когда она затрагивает тему смерти, речь, видимо, идет не о прекращении обмена веществ в организме, а об особом событии в жизни человека; таком событии, после которого в его жизни больше уж не будет никаких событий.

С последним вздохом человека кончается и его жизнь (во всяком случае, земная); после смерти, собственно, и человека-то уж нет, осталось лишь бездыханное тело, «хладный прах».

И это событие — собственная смерть — воистину последнее, поскольку оно завершает жизненный путь любого человека.

Смертность — это экзистенциальная конечность человека, и потому все его бытие проходит, так сказать, под знаком смерти; оно — «движение-к-концу» (Zu-Ende-kommen), или «бытие-к-смерти» (Sein zum Tode).

Можно выразиться иначе: Dasein, доколе оно еще есть, всегда не завершено; его завершение, его итог, как бы отодвинуто в неопределенное будущее, «отсрочено».

Отсюда, как свидетельствуют смысловые связи слова «отсрочка» в немецком языке (Ausstand — буквально «отсрочка платежей»), «качеством» человеческого бытия является долг, или вина (таковы два главных значения немецкого слова «Schuld», которое на русский язык чаще всего переводится словом «вина», с которым понятие «долга» мы, русские, ассоциируем далеко не всегда).

Смерть подводит итог всему, что человек совершил. Пока он жив — для смерти, с ее «балансовым отчетом», «еще не время». Если это время, время умереть, пришло, то и «жизнь кончилась».

Кончиться — значит перестать. Слово «кончиться» также обладает несколькими онтологическими смыслами: кончается дождь, когда он «покапал и прошел»; но кончается и дорога, которая ведет к нашему дому — однако она вовсе не исчезает, напротив, вот она — наличествует, вместе с ее «концом».

Второй случай, в свою очередь, также скрывает разные варианты: стройка кончается и тогда, когда дом готов, и тогда, когда у хозяина нет средств дом достроить или когда он потерял к строительству интерес.

То же, впрочем, можно сказать и о первом случае: одно дело, когда кончился дождь, и другое, когда «пришел конец» авторучке или телевизору — в том смысле, что их больше нельзя использовать. Но ни один из этих смыслов не годится, когда речь заходит о смерти как «конце Dasein».

Нельзя сказать, что оно завершается со смертью — в том же смысле, в котором завершается строительство (и потому конечный результат процесса строительства присутствует, наличествует в зрелом и завершенном виде, пригодном к использованию); нельзя сказать и так, что Dasein по завершении просто исчезло, подобно летнему дождю.

Напротив того, Dasein, пока оно есть, предстает вместе с тем и как его собственное «еще-не»; его «конец» как бы маячит перед человеком в его собственном бытии.

Поэтому тот конец, который связан со смертью, означает в отношении человека вовсе не то, что его бытие кончилось; его подлинный смысл в том, что специфической фундаментальной характеристикой всей жизни человека является «бытие-к-концу».

Латинское выражение «memento mori» — отправная точка общей ориентации человека, что-то вроде этической заповеди: «не трать время впустую».

Понятно, почему именно со смертностью, с конечностью человека связана забота; тому, у кого «в запасе вечность», как однажды сказал В. Маяковский, и в самом деле ничего не стоит «потерять часок-другой», да и вообще нет ни малейшего основания заботиться о чем-либо: ведь он был бы не чем иным, как Абсолютом, такой сущностью, которая включает в себя все разом, ничего не может ни утратить, ни найти, ни забыть, ни узнать.

Всеведение как и всемогущество — свойства Абсолюта; познавать нечто и быть неспособным что-то совершить, это свойства человеческие; поэтому, как говорил Екклесиаст, «… во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

Поэтому экзистенциальная интерпретация смерти — не биологическая; это вообще не предмет той или иной частной науки; это задача фундаментальной онтологии.

Такое, философское, исследование, полагает Хайдеггер, близко тому, с чем имеют дело этнологи и психологи, а не медики, с их естественно-научным, биологическим подходом.

При этом, разумеется, «посюсторонняя онтологическая интерпретация смерти предшествует всякой онтически потусторонней спекуляции».

И не только «спекуляции», согласно Хайдеггеру, экзистенциальный анализ должен предшествовать в методическом отношении обсуждению темы смерти и в биологии, и в медицине, и в психологии; в противном случае при всем богатстве содержания результаты этих наук под углом зрения онтологии об этом предмете ничего путного сказать не в состоянии.